выбрался наружу.
Скалы, громоздящиеся вокруг, напоминали развалины храма.
Мрачное, дикое великолепие этого места вызывало и ужас и восхищение.
Не успел я обрадоваться свободе, как вдруг потемнело. Поднялись тучи удушливой пыли. Разразилась гроза с молниями и жуткими раскатами грома, напоминающими звуки труб Страшного Суда.
Хлынул ливень. Я промок до нитки и был вынужден укрыться в расселине.
Я лежал, прислушиваясь к вою ветра и клокотанью вод. Сквозь зияющие щели в сводах видно было, как вспыхивало и гасло небо.
На какое-то время я забылся сном. Я так устал, что даже каменное ложе казалось мне пуховой постелью.
Все смешалось в этом сне, явь и бред, действительное и призрачное.
Я лежал под балдахином на золоте и бархате и вслушивался в нежные, сладостные звуки пения. Пел хор сирен.
В комнате царили сумерки, что всегда окружают нас во всех снах, и лежавшие вокруг тени казались воображению всем, чем угодно, а не тем, чем они были на самом деле.
Я не удивился, когда появилась Жанна. В руках она держала горящие свечи. Создавалось впечатление, как будто она окружена венцом из огня.
Языки пламени поднимались все выше. Уже пылали ее руки, ее лицо. Запылал балдахин. Все было в огне, как на картинах Страшного Суда.
Испустив крик отчаяния, я очнулся.
Жанна не исчезла.
Бледный, трепещущий от ужаса я воззрился нелепым, бессмысленным и совершенно безумным взглядом на нее.
Она улыбнулась, и я смутился, отвел взгляд. Мне стало стыдно, прежде чем я успел высказать вслух все свои страхи. Жанна легла рядом со мной. Я отвернулся к стене и стал смотреть на камни в красных прожилках, точно исписанные кровью, пока не перестал что-либо видеть, чувствовать, понимать. Я снова погрузился в сон. В этом сне я ничего не увидел.
Когда Жанна разбудила меня, гроза уже ушла. В расселину проникали лучи солнца.
Весь день мы шли по пустыне без спутников. Стояла такая жара, что трудно было дышать. Казалось, мы шли по раскаленным углям, а сам воздух был охвачен огнем.
Опустилась ночь.
Это была ужасная ночь.
Из темноты доносился вой и хохот, точно бесы бродили вокруг нас.
Я шел и молился, даже не зная, о чем я просил и чего боялся. Я верил в спасение, хотя вся вера моя состояла из одних заблуждений. Чувства мои так часто меня обманывали. Они лишь заволакивали все туманом.
Уже светало, когда мы вышли к морю, где нас ждала барка.
Жанна выказала столько предусмотрительности, трезвости и держала себя так невозмутимо, что как ни сомнительно было наше предприятие, оно осуществилось. Обстоятельства благоприятствовали нам. Они же свели и связали нас узами, разорвать которые теперь никто не в силах..."
* * *
День был похож на сон, и определить, что в нем явь, а что бред было невозможно.
Казимир листал Книгу. Все, что случилось в продолжение этих долгих лет, кануло бы в вечность, если бы не записи Фомы.
Вечером Шут давал обычное представление. В финале он надел корону, украшение на редкость неудобное, напоминающее кастрюлю без ручек.
Около полуночи обитатели Дома были разбужены криками Херувима. В бреду горячки он забрался на конек крыши. Очнувшись, он объявил, что вознесли его туда ангелы.
Оставив реальность Дома, Казимир блуждал в прошлом, которое проступало перед ним и воплощалось в виде смутных картин.
Ему было 27 лет. Жизнь его не радовала. Надо было жить и еще платить за это.
Все свое свободное время он тратил на романтические писания, которые он не знал, как начать и где закончить. Внешне он выглядел веселым и довольным жизнью, а на самом деле не было создания более несчастного. Жил он бедно. Все складывалось неудачно, как будто на нем лежало проклятие. Но это были еще не неприятности. Неприятности у него начались, когда он записался в члены некоего общества, которое посещал редко и как бы тайно. Когда его вызвали в надзорное учреждение, он сжег все свои писания. Он не находил себе места. Мысли метались.
Среди ночи, чувствуя себя уже приговоренным к пожизненному заключению, он бежал из города. Он шел, сам не зная, куда идет, и очутился в незнакомой гористой местности. Вокруг громоздились дикие скалы, заросшие терновником. Он глянул вниз. Внизу шумел поток.
Все поплыло перед глазами. Он покачнулся и...
Каким-то чудом он не разбился, повис вниз головой, запутавшись ногами в ветках дерева и наполовину погрузившись в воду. Озираясь, он разглядел стайку рыб, водоросли, разные по виду раковины, чешуйчатые камни. Все это наглядно увидев, он ушел на дно. От его головы потянулись вверх пузырьки воздуха, точно нити, как будто он был подвешен к ним. Течение закрутило и обрезало нити, и он очутился внутри смутно зеленеющего прозрачного безмолвия. Все вокруг было текуче, подвижно, неправдоподобно. Он ощущал себя медузой.
Чья-то рука коснулась его щеки изящными и нежными пальцами, царапнула шею, грудь. Это были водоросли, безмолвно колышущиеся, обволакивающие.
Сопротивляясь удушью, он оттолкнулся от дна ногами.
С трудом он выплыл к берегу. Он лежал среди камней с открытым ртом, точно рыба, подставляя лицо и высохшие губы ветру, потом встал на ноги. На берегу никого, кроме берега, ни следов людей, ни людей. Чуть поодаль покачивались, выгибались кривые и колючие ветки терновника.
Пронзительный хохот испугал Казимира. В дюнах смеялись гиены. Он встал. Пошатываясь и пятясь, он отступил от воды и наткнулся на Юлию. Она лежала ничком, нелепо вывернув голову, почти нагая. Щека расцарапана, в волосах водоросли и песок...
Казимир видел прошлое или то, что казалось ему прошлым, которое вытекало из него и затапливало, как вода в половодье. Он плыл по течению.
Почувствовав под ногами дно, он вышел на берег и пошел. На нем был хитон. Весь его облик выдавал человека праведной жизни. Рядом с собой он обнаружил двух путников, облаченных в серые плащи. Они были похожи на вестников или шпионов. Он приветствовал путников. Путники приветствовали его. Судя по их виду, они шли из-за гор. Простившись с путниками, он отправился в те края, куда его влекло. Он был в Иерусалиме, в Тунисе, на Кипре. По пути он изучил арабский и еврейский языки, а заодно и их мудрость. Мысли его были скромные и законные, как и одноактные пьесы, которые он писал и ставил во время своих блужданий. Зрители аплодировали ему.
В одной из пьес он изобразил мир, который можно было понять лишь в состоянии безумия. Финал был трагичен. Его побили камнями. Наверное, этой жертвы требует всякое творчество.
Так от города к городу Казимир пересек все земли на юге. Не раз он пересекал экватор и на осле, и на верблюде.
После избрания нового папы он отправился в Рим, чтобы увидеть его своими глазами. Папа был человек как человек, с глазами как у человека и губами, говорящими высокомерно. Он говорил, переходя с одного языка на другой. Все языки служили ему.
В Италии Казимир провел не одно лето.
Устав от южного солнца, он пошел на север.
Он шел, сопровождаемый своей молчаливой тенью, и вдруг тень окликнула его.
Услышав голос, назвавший его по имени, он открыл глаза.
В комнате царили сумерки. Все вокруг казалось неправдоподобным.
Он потер глаза. Створчатая дверь, выходившая на террасу, была распахнута настежь. Оттуда тянула холодом, жутью. Он встал и сделал несколько шагов к двери. Слой за слоем открылась панорама города, висящего между небом и землей. Он сделал еще шаг и очутился в кромешной темноте. Кругом безлюдье, глушь. Города словно и не было.
-- Ау... - Юлия вышла из темноты, кутаясь в шерстяную накидку. Она была в очках. На вид ей было не больше 13 лет.
Не зная, куда шагнуть, Казимир шагнул назад и наткнулся на ржавую бочку, стоящую под водостоком. Юлия как-то странно посмотрела на него, рассмеялась и побежала дальше. Кто-то ждал ее в темноте.
Казимир глянул по сторонам. Он подумал, что это сон, но это был не сон. Он стоял у дома, в котором жили все Волковы и охраняющие их ангелы. Жил здесь и дядя, но когда тетя уехала на воды, ему показалось, что там нехорошо жить и он переселился ближе к Римской площади.
В переулке кружила палая листва, выл ветер, причитал жалобно. Путаясь в ключах, Казимир спустился на три ступени вниз, открыл дверь черного хода и оказался в своем подвале. Он оглядел комнату, населенную ненужной мебелью, вещами, книгами, которые заменяли ему жизнь. Взгляд его остановился на картине, которая висела над продавленной кушеткой. На ней была изображена девочку 13 лет с грацией змеи и глазами сивиллы. Она была красива или он думал, что она красива.
Тяжело вздохнув, Казимир сел на кушетку, потом лег. Невидимой тяжестью над ним нависла ночь, и воспоминания затаились...
Спал Казимир плохо и проснулся с головной болью, весь мокрый. Сон его не порадовал. Во сне он промок под дождем и еще раз потерял Юлию. Он слышал ее голос, бежал на крик и натыкался на стену, за которой слышал ее жалобы, вздохи, стоны, то ближе, то дальше.
Он сонно потянулся, вскользь глянул в окно. Тело его еще спало, нежилось, зевало.
Небо за окном было низкое и темное, точно такое же, как и во сне, и пахло как во сне, гниющими водорослями.
Остаток дня Казимир провел в архиве издательства, рылся в папках, серых, слепых от пыли и старости, что-то писал или сидел у окна в каком-то неповоротливом оцепенении. Его интересовали некоторые неудобные факты, касающиеся биографии отца Марка. Историки такие факты называют спящими собаками. Обычно о них умалчивают или излагают их частично.
За стеклами рисовалась безлюдная глушь городских переулков, спускающихся к морю, серая гладь которого постепенно оживлялась вечером. Волны скользили, подкрадывались и в возбуждении бросались на камни мола. Отлив уступал место приливу.
С невольным вздохом Казимир вернулся к папкам. Блуждая в непролазных лабиринтах допросов, путаных показаний, он что-то бормотал вслух. Он разговаривал вполголоса с обитателями папок, которые медленно воздвигались, вставали, чтобы вздохнуть и снова прятались в свои убежища, примирившись со своей судьбой. Лица у них были бесполые, увядшие. Жизнь смыла с них всякое выражение.
В одной из папок он наткнулся на дело некоего Херувима. Он был наемным убийцей.
Показалось, что кто-то вошел в комнату. Казимир неловко повернулся, задел лампу. Лампа опрокинулась, звякнула и погасла. Воцарился кромешный мрак и гробовая тишина.
Он замер в странной позе, затаил дыхание, прислушиваясь к шепотам, шорохам, скрипам.
День почти угас, осталось лишь мерцание, отбрасывающее на потолок и стены искаженные тени стеллажей. Они напоминали непроходимые заросли, а папки были похожи на памятники с именами, датами рождения и смерти.
Ощупью Казимир собрал бумаги, вышел в коридор, свернул за угол и столкнулся с Верой. Она устроилась на подоконнике, закурила и углубилась в описания, похожие на правду.
-- Да что говорить, Марк был редкостным типом, последнее слово всегда оставалось за ним, а потом его как будто сглазили... нет, не могу забыть эту сцену... ты бы видел его лицо, на него просто жалко было смотреть...
-- Не очень-то я доверяю лицам...
-- Не знаю, нужно ли об этом говорить, но за ним охотились, следили за каждым его шагом, постоянно, назойливо... что?.. да, у нас был с ним роман, но, мне кажется, он использовал меня как прикрытие... а потом исчез... понимаешь, просто исчез... - Вера развела руками. - И после его исчезновения в редакции начались обыски и все такое... - она издала короткий смешок и глянула за спину.
-- Да, в этом деле не все так просто...
-- Говорят, что его отец участвовал в заговоре...
-- Для меня это новость...
-- Ты как с луны свалился...
-- Так и есть... - Казимир глянул в окно на усталые толпы людей, изможденных работой и спешащих домой. В толпе он увидел Юлию. - Извини, мне нужно идти...
Вера изобразила на лице понимающую улыбку, а Казимир окунулся в повседневную жизнь сумасшедшего...
* * *
Лето было отмечено несколькими печальными событиями.
Осень прошла без происшествий. Обитатели Дома на песчаном берегу не старели и не умирали.
Пришла зима, потом весна.
Днем обитатели Дома занимались своими обычными делами. Казимир не расставался с пером и чернилами, Диоген со своим здравым смыслом, а все остальные со своими радостями и несчастьями.
Ночью все они склоняли голову на ватную подушку и погружались в невинные сны, чтобы прийти в себя.
Казимир не спал. Он лежал и думал о финале пьесы, которую писал уже не один год. Перед ним был как бы задний план сцены с горизонтом пола, кулисами и лакунами. Персонажи выходили оттуда на сцену, что-то рассказывали о себе, что-то утаивали и исчезали.
Случайные события в пьесе казались преднамеренными, а будущее и прошлое существовало как настоящее. Казимир придумывал некую интригу, пригодную для жизни, давал имена персонажам и сам становился кем-то иным.
К нему постепенно возвращалась память...
Ближе к утру Казимир очутился в пустующем доме дяди на Нижней улице, где прошло его детство. По черной лестнице он поднялся в комнату тети, которая умерла от водянки, потом спустился этажом ниже. В его комнате царили сумерки. Разные настроения овладевали им, и детская восторженность, и усталое, тупое безразличие, когда он смотрел в окно, за которым открывалось малоутешительное зрелище серых стен.
Он включил свет. В зеркале отразилась тесная комнатка, похожая на гостиничный номер с шифоньером и узкой железной кроватью. Над кроватью висел портрет дяди. Он был изображен в полный рост в форме полковника. За его спиной ярко пламенели бегонии, и синела Лысая гора.
Путаясь в рукавах дядиного плаща, Казимир оделся и вышел на улицу.
"Куда идти?.." - подумал он, разглядывая облитые смутным светом стены, на которых проступали пейзажи, фигуры, лица из его прошлой жизни.
С невольным вздохом он опустился на ступени лестницы. Смеркалось. Улицы постепенно заполнялись пустотой, в которой покоился смысл всей его жизни. Его вдруг как будто осенило. Озноб пробежал по его телу. Он повел плечами, встал и пошел по направлению к морю.
С трудом поднявшись на уступ, он оказался перед входом в пещеру. Он не осмелился заглянуть внутрь. Темное отверстие входа пугало глубиной.
Он прислонился спиной к скале и глянул по сторонам.
Все в серовато-коричневом свете как на старом снимке.
"Что я тут делаю?.. - Казимир встряхнул головой. Сквозняки обшарили его. - Такое чувство, что это я совершил преступление... Боже мой, о чем это я?.." - Подняв голову, он увидел Юлию. Она лежала на плоском камне и была похожа на ящерицу, разомлевшую на солнце...
Юлия была копией матери, лишь в ее улыбке просвечивал отец, генерал Шестов. Он лазал к ней по приставной лестнице, пока Ада, мать Юлии, через суд не положила конец этим визитам.
Увиделся затхлый гостиничный номер, в котором мать Юлии покончила с собой. Ящики комода были вывернуты наружу, повсюду валялась одежда, какие-то письма, квитанции, счета. Ада сидела у изголовья кровати с петлей на шее и отрешенно смотрела в потолок. Глаза ее были открыты. У ее ног Казимир увидел лужу, почувствовал запах мочи.
В проеме двери уже маячили лица людей, населяющих полутемные коридоры гостиницы. Он вспомнил вопль Юлии, высокий на одной ноте, сорвавшийся на придушенный хриплый стон.
Эта короткая сцена была разыграна несколько раз и в разных декорациях, которые что-то приоткрывали, что-то утаивали.
Не досмотрев финал, Казимир вышел из номера. Он петлял по коридорам гостиницы, пока не услышал крики: "Пожар!.."
В гостинице возникла паника. Коридоры наполнились дымом, воплями и полуголыми людьми. Невозможно было протолкаться к лестнице. Несколько раз Казимира сбивали с ног...
* * *
Дни вытекали один из другого, серые, сумрачные, расплывающиеся в зыбкой неотчетливости.
В субботу в клубе Дома на песчаном берегу играли пьесу на странствующую тему. Такое случалось иногда по некоторым исключительным по отношению к повседневности поводам. Главным действующим лицом в пьесе был Карамазов.
Автор пьесы что-то взял у греков, что-то у Шекспира. Все это мимолетное, внезапное, кажущееся вылилось в нечто необычное, сложное. Возникла некая сценическая иллюзия, собственно говоря, почти драма, своим почерком поставившая в тупик даже самых искушенных и чутких критиков.
Казимир был обычным зрителем. Он сидел в кресле у двери, и следил за Эпигоном, автором пьесы, которого отличала врожденная изысканность, тонкость. Его лицо иногда словно озарялось, а сам он весь как бы приподнимался над полом, переживая неожиданную радость. В эти мгновения он был Богом.
Он повторял шепотом текст роли, не договаривая фраз и запинаясь. Для него это был ритуал, смысл которого ускользал от Казимира. Монологи напоминали неумелую, но искреннюю проповедь. Отраженные от пола и стен слова кружили, исчезали и возвращались, внося путаницу.
Представление окончилось, и черты величия исчезли с лица Эпигона. Размытый волнами очевидности и дневного света, он уже не был Богом. От него пахло вином и книжной пылью. Он был похожим на человека существом, которое находило жизнь в книгах, заслоняясь от неправдоподобной реальности достоверностью написанного.
И этот день погас.
Ночь была богата событиями, чувствами, впечатлениями.
Утром Эпигона нашли мертвым в постели. Судя по выражению лица, смерть пришла к нему не сама...
* * *
День прошел как обычно.
Ночью Казимир скитался. Он искал Юлию и не находил. Посетив многие места и убедившись, что Юлии нет нигде, даже на небе, он вернулся в Дом на песчаном берегу.
Нежная телом и изящная Юлия стояла в портике входа во флигель. Он отступил, изумленный.
Криво поджав губы, Юлия повернулась и пошла. Он повлекся за ней, еще не зная, что его ждет. Он был полон любовным бредом.
Юлия исчезла в темноте.
Послышалось рычание.
Глянув по сторонам, Казимир увидел за спиной дога белой масти, ужасного видом.
Из-за дога Казимир попал в канаву, из которой он с трудом выбрался, весь в грязи и тине, облепленный листьями. Встряхнувшись, как пес, он пошел дальше. Он решил кружным путем вернуться к террасе, но был остановлен толпой потомков Исаака и Иуды.
Все смешалось. Душно, тесно. Все бегут, кричат.
Казимир прижался к стене.
В окне над ним зажегся свет. Полоса света упала на кусты.
Он присел, потом осторожно заглянув в окно. Он не сразу узнал Юлию. Ее лицо было в тени.
Казимир стоял и смотрел на нее. Постепенно оживало прошлое...
Казимир хотел жить хорошо, но не умел, и жил плохо. Он работал в газете в отделе происшествий, писал заметки о преступниках и покойниках. Сцены бедствий давали богатый материал для пера.
В газете этот отдел называли фабрикой по производству сумасшедших.
Редактором газеты был некто Вяземский, человек несколько странный, с довольно темным прошлым. Ему было около 60 лет.
Дед Вяземского был графом, разоренным революцией. От него Вяземскому достались лишь часы на серебряной цепочке, гипсовая копия античной статуи и картина, на которой дед был изображен в рост со сворой собак. В нем было нечто царственное.
Вяземский был бледной и жалкой копией деда, правда, он тоже держал свору псов и иногда давал балы. В этой феерии цветов, музыки и танцующих дев с развевающимися вуалями и кудрями было что-то пьянящее. Он обмирал от восторга. Он все еще был чувствителен к обольщениям легкомысленных и прелестных созданий, являющим все то, что следовало бы скрывать.
На балу у Вяземского Казимир встретился с Кирой. Ее сопровождал пожилой мужчина, которого звали Семен. Он работал в нотариальной конторе, носил очки, хотя видел и без очков. Жил он просто и понятно, остерегаясь всяких волнений и происшествий. Все у него было расписано и происходило по плану и по порядку. Он умел наслаждаться жизнью, правда, в облаках он не витал и ничем таким легкомысленным и постыдным не занимался, так что Кира оставалась нетронутой девой.
Она терпеливо сносила груз настоящего и даже не пыталась прозреть будущее.
На бал к Вяземскому она попала случайно, и весь вечер провела в зимнем саду.
Ночью Кира проснулась, чувствуя, что задыхается. Что-то давило на грудь. Это была рука Семена, тяжелая, как камень. Он лежал на спине в очках с открытыми глазами. На полу валялась вечерняя газета.
Семен умер во сне.
Кира не поверила в его смерть, ждала, что он заговорит.
Глаза у Семена были красные и слезились. Постепенно они мутнели, загрязнялись какими-то наслоениями. Она отодвинулась и, вскользь глянув на Семена, заговорила сама, копируя его голос, самые незначительные интонации, даже кашель.
Лампа замигала и погасла. Дал о себе знать запах. Кира зажгла лампу и закрыла Семену глаза.
Прошло несколько дней. Миновало рождество.
Как-то вечером Кира глянула на стол, заваленный непрочитанными газетами. Помедлив, она включила радио, которое Семен слушал перед сном. Передавали последние известия. Радио наполнило ее событиями, временем и поселило в ней тоску.
Кира вышла на улицу. В толпе ей не стало легче. Без Семена она не знала, что ей делать, и решила умереть.
Ночью она проглотила горсть таблеток и потеряла сознание. Она лежала на спине, выставив вперед ладони, словно от кого-то защищалась или молила о помощи.
Такой ее увидел Казимир, когда вошел в комнату...
* * *
())()(...........продолжение
http://samlib.ru/t/treshew_j_a/dom.shtml